Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
141 
— Должен же быть выход из этой ситуации, — играет Эрик в «адвоката дьявола».[30]
— Я уже поставил ей ультиматум. Наш второй ребенок был мертворожденным, и после этого она запила еще горше. Я больше не мог ее оправдывать и заставил лечь в реабилитационный центр. Она завязала примерно на месяц, а потом как с цепи сорвалась… В итоге я подал на развод, но это помогло только мне, а не моей дочери.
— Почему вы не обратились к властям?
— Тогда никто не верил, что мужчина может воспитывать ребенка самостоятельно, только мать — пускай и алкоголичка… Я боялся, что если подам в суд, то мне вообще запретят видеться с Бет. — Я опускаю глаза. — Чиновники не очень-то благосклонно относились к ранее судимым отцам. По большому счету, право видеться с Бет я получил лишь потому, что Элиза не стала это право оспаривать.
— За что вы были ранее судимы, мистер Хопкинс?
— Я однажды подрался и провел ночь в тюрьме.
— С кем вы подрались?
— С Виктором Васкезом. Мужчиной, за которого Элиза позже вышла замуж.
— Вы могли бы рассказать суду, что послужило причиной конфликта?
Я ковыряю трещину на деревянной панели. Час настал, но произнести эти слова оказывается труднее, чем я ожидал.
— Я узнал, что у него роман с моей женой, — с горечью в голосе сознаюсь я. — Я довольно сильно его побил, и Элиза вызвала полицию.
— И в свете этого происшествия вы опасались просить уполномоченные органы пересмотреть решение об опеке?
— Да. Я думал, что они посмотрят мое досье и решат, что я просто хочу отомстить Элизе.
— Итак, — Эрик поворачивается к присяжным, — вы уже пытались заставить Элизу пройти курс лечения, но безрезультатно. Законному решению вопроса препятствовали не зависящие от вас обстоятельства. Как же вы вышли из этого положения?
— Выхода не осталось. По крайней мере, я тогда так думал… Я не мог оставить Бетани в этом доме, не мог позволить, чтобы она и дальше жила такой жизнью. Я хотел, чтобы она жила, как все другие дети, — нет, даже лучше. И я подумал, что если заберу ее оттуда, то мы сможем начать жить заново. Что она еще достаточно маленькая, чтобы забыть первые четыре года своей жизни. — Я смотрю на тебя, ловлю твой беспокойный взгляд. — И как показало время, я был прав.
— Что было дальше?
— Я забрал Бет и поехал к себе домой. Собрал все вещи, которые вместились бы в машине, и мы отправились на восток.
Эрик, как опытный гид, проводит меня по истории нашего бегства, по паутине лжи, по страницам учебника «Как изменить свою личность». Я отвечаю на его вопросы о нашей жизни в Векстоне — те вопросы, в которых его жизнь уже переплетается с нашей. И тут он доходит до заключительной части представления, отрепетированной с особой тщательностью.
— Когда вы увезли свою дочь, вы знали, что нарушаете закон?
Я смотрю на присяжных.
— Да, знал.
— Вы можете представить, что было бы с Делией, если бы она осталась с матерью?
Эрик и сам не надеялся, что этот вопрос пройдет. Разумеется, прокурор протестует.
— Протест принят, — говорит судья.
Эрик говорил, что хочет закончить на этом вопросе, чтобы присяжные сами додумали за меня этот невысказанный ответ. Но уже на полпути к своему столу он вдруг оборачивается.
— Эндрю, — говорит он, как будто кроме нас в зале никого нет, и задает вопрос, который терзал его все это время: — Если бы вы могли повернуть время вспять, вы бы поступили иначе?
Этот вопрос мы не репетировали, хотя важнее его, пожалуй, вопроса нет. Я поворачиваю голову, чтобы смотреть прямо тебе в глаза. Чтобы ты поняла: все, что я в жизни говорил и о чем умалчивал, было ради тебя, тебе во благо.
— Если бы я мог повернуть время вспять, — отвечаю я, — я поступил бы точно так же.
IX
Но что останется на память обо мне?
Лишь ощущение моих костей в твоих руках.
Энн Секстон. Хирург
ЭРИК
А может, я и не проиграю это дело.
Ясно, что Эндрю преступил закон, он сам это признает и ни в чем не раскаивается. Но несколько присяжных ему симпатизируют. Одна латиноамериканка, которая расплакалась, когда он рассказывал о детстве Делии, и старушка с седыми кудрями, которая сочувственно кивала в такт его словам. Двое присяжных — подумать только, двое! — а внести смуту может и один.
141 
