Глава 40

Она выглядела такой беспомощной, лежа там. Наталья видела себя со стороны и чувствовала к себе смутную жалость.

Она не могла пошевелить ни рукой, ни ногой. Она изучала это ощущение с холодной отстраненностью, пробуя для интереса то поднять руку, то пошевелить пальцами ноги. Тяжело? Нет, она не чувствовала тяжести – она чувствовала легкость. Нереальную. Она не стала пытаться вставать: даже если бы она и смогла двигаться, ноги ей не принадлежали.

«Мягкотелая, вот какая», – подумала она. Она не могла двигаться, потому что была мягкотелой, брошенной на простыни, как медуза на прибрежный песок.

«Я умираю? – спросила она себя внешнюю, что смотрела чуть сверху со стороны. – Вот так и выглядит смерть?»

Она проверила ощущения со спокойным интересом. «Нет, это не смерть. Это сон. Один из тех странных снов, в которых ты хочешь пошевелиться и не можешь. Или летаргия. Вот как это называется, я думаю». Тут она вспомнила жгучее ощущение, искру, сверкающую на голой коже. «Нет, не искра. Игла. Именно так. Игла и шприц, наполненный прозрачной жидкостью». По сосудам прошла горячая волна, а потом будто холодный ветер подул в лицо, и горячая волна сменилась холодным потоком. Бодрящая холодная вода потекла по жилам – чистая энергия. После чего…

Ничего.

Она попыталась думать логически. Глядя на женщину, лежащую на постели, она подумала: «Это Наталья. Наталья – это я». Она огорчилась за эту женщину. Пусть это еще не смерть, но смерть подкралась совсем близко. Она чувствовала ее как темную тень.

На потолке заплясал свет, отвлекая от болезненных мыслей. Наталья с интересом слушала узоры, которые он начертил: колокольчики и смех, радостный, переливающийся, мелодичный. Синестезия – интеграция чувств, она воспринимала свет как звук, звук как цвет.

«В комнате кто-то есть». Она слышала цвета его прихода. Шаги были серые и золотые, цвета колыхались как тонкая кисея. Он остановился, и разноцветный свет лег паутинкой на его лицо, обволок контуры его тела.

«Это мой саван».

Человек колыхался, звуки его движений рассыпались, перемешались. Она видела звуки и слышала цвета и ничего не ощущала. Но ее это нисколько не тревожило, потому что это было прекрасно. Потом поняла, что чувства тоже можно видеть – как сгустки энергии, электрическими импульсами взрывающиеся в мозгу.

Она потянулась прикоснуться к цветному звуку, не рукой – своим разумом, восхищенная крутящимся калейдоскопом цветов и оттенков, таким изысканным и прекрасным, что сердце готово было разорваться.

А потом ее подняли. На один радостный миг она стала невесомой. Она не чувствовала его рук, несущих ее, укладывающих ее голову на подушку и нежно укрывающих ее простыней.

Он поспешно ушел, потому что сверкающая серебряно-красная стрела прочертила воздух и отвлекла его внимание – она вспомнила, что это звонит телефон. Потом звонок погас, и ее снова начал убаюкивать шелковый звук, пляшущий на потолке. Птичьи трели, песни ветра и воды. Она погрузилась в них.

Грейс стояла перед дверью в ее квартиру.

Чертову входную дверь сосед, видимо, опять оставил открытой.

– Наталья, открой, пожалуйста.

Но ей не хотелось отвечать. Ей было стыдно и страшно. Она согнулась, прижав руки к груди, и стала молиться, чтобы Грейс ушла. Но Грейс, как всегда, была настойчивой.

– Наталья, я знаю, что ты там. Пожалуйста, нам нужно поговорить.

Было воскресенье, а ее сосед ненавидит шум. «Грейс, пожалей ты…»

– Я не уйду. – Грейс постучала в дверь костяшками пальцев. – Якубас мертв, Наталья. Чего ты еще ждешь? Чтобы еще кто-нибудь погиб?

– Уходи, Грейс! – выкрикнула она.

За спиной Грейс послышался мужской голос, грубый от чрезмерного курения:

– Эй, Из-России-с-Любовью, нельзя ли пртише? Англия – христианская страна, чтоб вы знали, и воскресенье – день отдыха.

Грейс начала извиняться, и Наталье пришлось действовать. Она мигом слетела вниз, распахнула дверь и втащила Грейс внутрь, прежде чем та успела сказать еще хоть слово в извинение. Затем она выскочила в общий холл.

Ее сосед стоял перед своей дверью, небритый и неряшливый. Она вытянулась перед ним во весь свой рост:

– Не похоже, чтобы ты собрался в церковь, товарищ.

Он попятился, пораженный: никогда раньше она не отвечала на его выпады. Осмелев, она решила продолжить:

  111