Последние отзывы

  20  

— Очень смешно, — пробормотал я, срывая плакат.

— Шон О’Киф! — сказал мой коллега, протягивая другому воображаемый микрофон. — Вы только что выиграли Суперкубок по американскому футболу! Что вы планируете делать в дальнейшем?

Тот вскинул кулаки в воздух и торжественно воскликнул:

— Для начала съезжу в Диснейленд!

Все расхохотались.

— Кстати, звонили из турбюро. Сказали, что забронировали гебе билеты в Гуантанамо на следующий отпуск.

Капитан велел всем замолчать.

— Не сердись, Шон, ты же знаешь — мы просто шутим. А если серьезно, как Уиллоу?

— Нормально.

— Если мы можем тебе чем-то помочь… — Конец предложения растаял как дым.

Я улыбнулся, как будто меня это нисколько не задело. Как будто мог шутить над самим собой, а не просто служить посмешищем.

— Вам что, заняться больше нечем? Вы же не во Флориде.

Отсмеявшись, ребята разошлись, и я остался в раздевалке один. Первым делом я врезал кулаком по железной дверце своего шкафчика, распахнув его настежь. Оттуда вылетела бумажка — еще один мой портрет, только теперь с пририсованными ушами Микки Мауса. Внизу была приписка: «Мир тесен».

Вместо того чтобы переодеться, я отправился в диспетчерскую и схватил с полки телефонную книгу (там хранится целая стопка). Я просматривал рекламные объявления, пока не нашел нужную фамилию — фамилию, которую слышал множество раз в ночных роликах: «Роберт Рамирез, адвокат истца: Потому что вы достойны лучшего!»

«Да, достоин, — подумал я. — И моя семья достойна».

Я набрал номер.

— Здравствуйте, — сказал я. — Я бы хотел назначить встречу.

В своем доме я исполнял обязанности ночного сторожа. Когда вы обе уже спали, а Шарлотта только укладывалась, приняв душ, я должен был погасить везде свет, запереть двери и совершить последний обход помещения. Пока тебе не сняли гипс, ты спала на диване в гостиной. Я уже выключил было лампу в кухне, когда вспомнил об этом, подошел и, подтянув край одеяла к твоему подбородку, поцеловал тебя в лоб.

После я заглянул к Амелии и наконец пошел в нашу спальню. Шарлотта, обернувшись полотенцем, чистила зубы у зеркала в ванной. Волосы у нее еще не высохли. Подкравшись сзади, я коснулся ее плеч и обернул одну кудряшку вокруг пальца.

— Мне так нравятся твои волосы, — сказал я, наблюдая, как прядь снова заворачивается в спиральку. — У них как будто есть память.

— Не то что память — разум! — сказала она и тряхнула кудрявой гривой.

Склонившись над раковиной, она тщательно прополоскала рот, а когда распрямилась, я ее поцеловал.

— Свежее дыхание.

Она рассмеялась.

— Мы что, снимаемся в рекламе зубной пасты?

Наши взгляды встретились в зеркальном отражении. Я всегда задавался вопросом: видит ли она все то, что вижу я, глядя на нее? В конце концов, заметила ли она, что мои волосы уже редеют на макушке?

— Чего ты хочешь? — спросила она.

— А как ты поняла, что я чего-то от тебя хочу?

— Мы женаты семь лет.

Я прошел за ней в спальню и молча наблюдал, как она сбрасывает полотенце и ныряет в футболку на несколько размеров больше. Я понимаю, что тебе, как и любому ребенку, неловко об этом слышать, но мне ужасно нравилось, что твоя мама — даже семь лет спустя — стеснялась переодеваться передо мной. Как будто я не помнил наизусть каждый дюйм ее тела.

— Завтра я хочу сводить вас с Уиллоу в одно место, — сказал я. — В юридическую контору.

Ошарашенная, Шарлотта опустилась на кровать.

— Но зачем?

Я сомневался, что смогу выразить словами эмоции, которые служили мне объяснением.

— Как с нами обращались… Арест… Я не могу спустить им это с рук.

Она непонимающе уставилась на меня.

— Ты же сам сказал, чтобы мы ехали домой и забыли обо всем. Жизнь, дескать, продолжается.

— Да, а знаешь, как продолжилась моя жизнь сегодня? Весь департамент поднял меня на смех. Я теперь навсегда останусь копом, которого угораздило попасть в кутузку. Они испортили мне репутацию, а репутация — это главное в работе. — Я присел рядом, все еще полный сомнений. Каждый день я сражался во имя правды, боролся за нее, отстаивал ее идеалы — но сам подчас не мог ее сказать. Особенно, если сказать правду означало обнажить душу. — Они отобрали у меня семью. Я сидел в камере, думал о вас, и мне хотелось одного: сделать кому-то больно. Мне хотелось превратиться в человека, за которого они меня приняли.

  20