... 
150 
Мы были не одни в кабинке. Справа стояла женщина лет на десять меня старше. Руки ее покоились на ручках инвалидного кресла — не просто кресла, настоящего произведения искусства, — в котором сидел, скрючившись, ребенок. Это был мальчик-подросток, худой и угловатый; головой он опирался на выступ на спинке кресла. Локти у него были вывернуты наружу, очки наискось болтались на переносице. В открытом рту виднелся толстый, в пузырях слюны язык. «Аааааа, — пел он, — аааааа!»
Мать коснулась рукой его щеки.
— Да-да, всё правильно.
Может, она действительно понимала, что он хочет сказать? Может, существует отдельный язык утраты? Может, все, кому на долю выпали страдания, говорят на своем диалекте, непонятном беспечным окружающим?
Я не могла отвести глаз от пальцев этой женщины, гладящих волосы сына. Узнавал ли мальчик прикосновения матери? Улыбался ли ей? Сможет ли он когда-то произнести ее имя?
А ты — сможешь?
Шон крепко стиснул мою ладонь в своей.
— Мы справимся, — прошептал он. — Вместе мы справимся с чем угодно.
Я ничего не говорила, пока лифт не остановился на третьем этаже и женщина не выкатила коляску в холл. Двери снова закрылись, и мы с Шоном как будто остались одни в безвоздушном пространстве.
— Хорошо, — сказала я.
— Расскажите, пожалуйста, как прошли роды, — попросила Марин, возвращая меня в текущий момент.
— Она родилась раньше срока. Доктор Дель Соль назначила мне кесарево сечение, но всё произошло очень быстро. Родившись, она закричала, и ее понесли на рентген и прочие обследования. Увидела я Уиллоу только через несколько часов. Она к тому моменту уже лежала в поролоновой корзинке, вся обмотанная бинтами. У нее заживало семь переломов, четыре новых появилось в ходе родов.
— В больнице еще что-нибудь произошло?
— Да, Уиллоу сломала ребро, и острый конец проткнул ей легкое. Я… я ничего страшнее в жизни не видела. Она вдруг посинела, набежали врачи, стали делать ей искусственное дыхание, воткнули иголку между ребер… Они сказали мне, что ее грудная полость заполнилась воздухом и из-за этого сердце и трахея сместились в сторону. А потом ее сердце перестало биться. Ей стали делать закрытый массаж сердца, ломая попутно еще ребра, и подсоединили трубку, чтобы органы вернулись на место. Ее резали у меня на глазах.
— Вы после этого говорили с ответчицей?
Я кивнула.
— Другой врач сказал мне, что в мозг Уиллоу какое-то время не поступал кислород и нет уверенности, что не произошли необратимые изменения. Он предложил мне подписать отказ от реанимации.
— Что он подразумевал?
— Что если нечто подобное произойдет в будущем, то врачи не будут вмешиваться. Они позволят Уиллоу умереть. — Я опустила глаза. — Я решила посоветоваться с Пайпер.
— Потому что она была вашим лечащим врачом?
— Нет. Потому что она была моим другом.
Пайпер
Я не справилась со своими обязанностями.
Вот о чем я думала, глядя на тебя, изувеченную, застывшую на подпорках, с фонтаном дренажной трубки, бьющим из-под твоего пятого ребра слева. Лучшая подруга попросила меня о помощи — и вот результат. Как будто услышав душераздирающий вопрос, есть ли тебе место в этом мире, ты давала свой собственный ответ. Не говоря ни слова, я подошла к Шарлотте. Та смотрела на тебя, спящую, не отрываясь, словно стоило отвести взгляд хоть на миг — и у тебя вновь остановилось бы сердце.
Я прочла твою карточку. Перелом ребра повлек за собой прогрессирующий пневмоторакс, средостенный сдвиг и сердечно-легочный приступ. Врачебное вмешательство привело к девяти новым переломам. Дренажную трубку воткнули в плевральную область сквозь мышцы и там пришили. Твое тело напоминало поле битвы. На этом крошечном израненном тельце шла война.
Не говоря ни слова, я подошла к Шарлотте и взяла ее за руку.
— Ты как? — спросила я.
— Ты не обо мне волнуйся, — ответила она. Глаза у нее покраснели от непрерывного плача, больничный халат сбился. — Мне предложили подписать отказ от реанимации.
— Кто предложил?!
Я никогда в жизни не слышала ничего глупее. Даже родственники Терри Шайвоу[15] подписали отказ только после того, как анализы подтвердили необратимые церебральные нарушения. Педиатру трудно запретить оживлять даже недоношенных детей с высоким риском смерти или серьезной инвалидности. Предлагать же отказ от реанимации матери новорожденного, которому только что возобновили сердцебиение, было не то что странно — фактически невероятно.
150 
