Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
70 
Мы все выпрямились, подровнялись, как солдаты на плацу. Итак, вот оно – мой муж решает вопрос «по-боевому». Равняйсь, смирно!
– Второе. Мама совершенно права, Варвара – несовершеннолетняя, и она беременна, а это значит, – он оглядел нас мутным, полным ярости взором, – значит, что он за все ответит. По полной программе ответит! Я этого Владислава посажу в тюрьму.
– Что? – ахнули мы.
– А то, – спокойно пояснил муж. – Технически это вообще квалифицируется как изнасилование.
– Даже если она сама согласилась? – опешила я.
– Даже если она сама его об этом умоляла! – гаркнул Григорий. – Это будет – два. Так, что еще. Ах да, Варвара, собирайся.
– Куда? – испуганно запищала она.
– Как – куда? – развел руками мой супруг. – В полицию. Писать заявление. А потом на освидетельствование, к доктору. Это будет, значит, три. Раз, два, три!
Глава 14,
в которой дело оказывается в шляпе
Ожидания редко оправдываются, чаще все складывается с точностью до наоборот от того, на что ты рассчитывала. Я была совершенно уверена, что мы передеремся, будем кричать и спорить, но, конечно, не сможем ни о чем договориться и в итоге все равно поступим, как решит Григорий. Что ж, в последнем пункте я не ошиблась, что касается остального…
Это была самая тихая поездка на машине за всю мою жизнь.
Мы тихо собрались, почти не разговаривая и не обсуждая ничего, проверили документы – наши паспорта, включая Варварин, ее свидетельство о рождении. Свидетельство о браке – на всякий случай. В какой-то степени это напомнило мне момент, когда меня забирали в больницу – у меня случилось воспаление придатков, и Григорий тогда вот так же молча, сосредоточенно, даже подавленно собирал мои страховки, документы, смену белья, ложку, чашку, туалетную бумагу… Больница была далеко. А мне было так плохо, что я думала, не доеду. Мне кажется, он тоже тогда был напуган до полусмерти. Варе было всего четыре года.
Вот и сейчас Григорий вел себя настолько отстраненно, как отмороженный, честное слово, что я могла бы поклясться, он в полнейшей прострации. И в ужасе. Так мы и поехали в отделение полиции – кусающий губу и явно злой Григорий и бледная, растерянная и сконфуженная Алевтина Ильинична впереди, мы с Варварой – подавленные и пойманные с поличным – на заднем сиденье. Пробка на Ленинградке еле тащилась, несмотря на то что была уже середина дня, но сегодня я совсем не против немного постоять.
Я вовсе не уверена, что мы делаем все правильно.
– Не могу поверить, мам, – прошептала Варя мне, когда наша «реношка» заехала в узкий просвет между чьим-то шикарным джипом и старым, явно брошенным тут микроавтобусом. – Мы что, правда пойдем в полицию?
– Конечно, пойдем, – бросил ей Григорий, выключая двигатель. – Мы устроим этому мерзавцу сладкую жизнь.
– И его посадят в тюрьму? – прошептала Варя, пребывая в искреннем недоумении. Я ее понимала, как никогда. Еще вчера мир был хоть и не идеальным, но вполне пригодным местом для жизни и даже отдельных крупиц редкого, случайного счастья. Сегодня перед нами длинные серые коридоры, ободранные стулья, очереди из грустных, нервных людей с потерянными лицами. И с каждым из них, наверное, что-то случилось. Перед кем-то тоже маячит слово «тюрьма». Согласитесь, это не то слово, которое должно входить в лексикон нежной, юной пятнадцатилетней красавицы с одними пятерками в дневнике.
– Обязательно посадят, – ласково заверил ее папа, но от его голоса по машине пошел иней, повеяло арктическим холодом. – Выходим, дамы.
– Может, не стоит? – одними губами прошептала Варвара. Все закрутилось по спирали. Долгие дни и ночи, проведенные в попытках забыть вызывающе самоуверенное, но такое притягательное лицо Владислава, вчерашний день, волнение и полет по ночной Москве, опьянение напрасной надеждой. Мое лицо из-за ветрового стекла автомобиля, разбитые мечты, тест. Все произошло настолько стремительно, и вот мы уже стоим на пороге кабинета, где молодой человек ненамного старше преступного Владислава Гуляева – следователь – сидит и пытается расписать ручку, в которой кончились чернила.
– Можно? – спрашивает Григорий, голос сухой, строгий. Сам он тоже будто высох. Подобрался, втянул живот, но напряжение в скулах так и не прошло. Он ненавидит, и это состояние для него – не пассивное, а активное. Надо бы ему валерьянки накапать, да не взяла я ее с собой.
70 
