Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
23 
– Отпустите его! – воскликнула я, рванув к мужчинам. – Папа, это же Роберт! Отпустите!
Папа резко схватил меня за руку и больно дернул назад. Абсурдность и ужас происходящего не укладывалась в голове. Два полисмена выворачивали руки Роберту, тот дергался, вырывался, тянулся ко мне, крича: «Софи! Софи!». Все перемешалось. Напряжение последних дней, принятое в муках решение, бессонная ночь, встреча с Робертом, полисмены – еще немного и я упаду на пол и забьюсь в истерике, и так уже ничего не вижу из-за застилающих глаза слез. Я чувствовала, как уплывает сознание, как подгибаются ноги, как в животе растет и ширится странный вязкий пузырь, наполненный болью, который, казалось, вот-вот лопнет, и тогда я точно умру.
– Что вы делаете?! Он не вор! – захлебывалась я рыданиями, пытаясь освободиться от папиных болезненных тисков. Из последних сил дергала руку, упиралась ногами, выворачивала суставы. Но папа только сжимал еще сильнее, на коже уже стали появляться багровые отметины.
В комнате царил хаос. Вдруг в дверях появилась мама.
– Мама, скажи ему! – сорванным голосом прохрипела я. – Вы же знаете Роберта. Пусть его отпустят!
Мама молча замерла у двери, нервно теребя подол домашнего платья. Я с ужасом и паникой уставилась в ее застывшее лицо. Тем временем Роберту заломили руки за спину и вывели его в коридор.
– Софи! Софи! Да отпустите же меня!!! Софи! – кричал он, не переставая.
Его голос рвал сердце, бил по ушам, выворачивал наизнанку. И, теряя сознание, я по-прежнему слышала его мучительную агонию. Эти пронзительные крики еще долго звучали в моей голове, когда я в беспамятстве металась в постели. Они вгрызались в мозг, впивались в самую сердцевину, не давали покоя. «Софи! Софи! Я люблю тебя!».
Часть вторая. Ненависть
«Лихорадка. Возможно, воспаление мозга, – вклинился в звенящую пустоту, царящую у меня внутри, незнакомый мужской голос. – Очень плоха. Температура, озноб, бред».
«Доктор, сделайте что-нибудь», – знакомый женский голос. Мама?
«Даже не знаю. Возможно, морфий поможет… Сейчас, правда, он не очень популярен. Есть побочные эффекты, но…».
«Мы согласны, доктор, – это папа? – Герцог уже спрашивал, что с его невестой, не больна ли она. Нужно как можно скорее поставить ее на ноги. Мы будем вам очень благодарны».
Что-то прохладное коснулось губ, потекло в горло, и опять меня накрыла тьма. Только уже не страшная, а мягкая и ласковая, как пуховое одеяло. Мне приснился сон. Я иду по пляжу. Лето, теплый песок, лазурное море. Впереди меня идет Роберт. Я пытаюсь его догнать, но он идет все быстрее и быстрее. Я уже почти бегу, только ноги вязнут в песке и, как я ни стараюсь, ни на шаг не приближаюсь к цели. Роберт все больше удаляется от меня. Я кричу: «Роберт! Стой! Подожди меня!», а он даже не оборачивается. А я смотрю на его напряженную спину, расплывающуюся в дымке, и ничего не понимаю. Он бросил меня?!
– Софи, – нежный тоненький голосок пробудил меня от беспамятства, – просыпайся, сестричка.
Я открыла глаза. В голове царили восхитительная пустота и покой. Я лежала в постели, за окном были сумерки, рядом сидела Адель и гладила меня по волосам. Горничная дремала в кресле у камина.
– Ты очнулась, – прошептала девочка и вдруг громко, с надрывом, зарыдала.
– Почему ты плачешь? – ничего не понимая, удивленно спросила сестренку. Разве я больна? Я никогда не чувствовала себя лучше. Мне было так спокойно и хорошо. Все проблемы, которые разрывали сердце на части, остались где-то там, далеко за горизонтом. Я огляделась. Кровать, два стула рядом. На туалетном столике какие-то бутылочки и склянки.
– Почему я лежу в постели? – пришла в голову странная мысль.
– Мисс София, вы проснулись! – подскочив, обрадованно воскликнула Мэри. – Сейчас позову миледи.
– А что произошло?
– Ты болела, сестричка, – тихонько прошептала Адель, – почти две недели.
* * *
Следующий месяц все в доме буквально носили меня на руках. Сдували пылинки, выполняли любые пожелания. Я стала «светом очей», «самой лучшей дочерью» и «спасительницей семьи». Папа опять превратился в милого легкомысленного джентльмена, а мама – в добрую великодушную родительницу. Но я больше не доверяла им. Мысленно я стала называть их обманщиками и лгунами. Я помнила искаженное гневом и презрением лицо отца и мягкие слезливые уговоры мамы. На всю оставшуюся жизнь это врезалось в память, вряд ли когда-нибудь я смогу забыть.
23 
