Последние отзывы

  30  

– Ты думаешь, они хранят его двадцать, тридцать, сорок лет? – гневно спросила Дория. – Эти проклятые карты!

– Не говори так, – запротестовал герцог. – Вчера вечером твой приятель граф сорвал крупный куш. Он сказал, что утром пришлет тебе цветы.

Синьорина скорчила гримаску.

– Maledizone!^[35] – воскликнула она. – Цветы! Какой толк в цветах, когда ты хочешь есть!

– Могу также сказать, что он выиграл двести фунтов.

– Двести фунтов! Ну и что? Он мне их не дать. Это ты должен стараться, чтобы – как ты говоришь? – сорвать куш.

– Да, конечно, – устало отозвался герцог. – И я делаю все, что в моих силах. Просто на данный момент фортуна отвернулась от меня.

– Почему ты не играть с кем-то другим? – предложила синьорина. – Граф мне говорить, ты всегда выбираешь одних трех приятелей. Они более умные, чем ты! Пригласи кого-то еще в клубе. Может, это даст тебе удачу.

– И оставить этим трем бандитам все мои деньги? – спросил герцог. – Дория, дорогая, я должен отыграться. Вот увидишь, удача вернется ко мне.

– А пока я должна быть довольна обещаниями? – спросила синьорина Дория. – Dawero!^[36] Обещания, ваша светлость, меня не кормят. Думаю, я уезжаю.

Она не сводила с герцога глаз, точно проверяла, как он отреагирует на ее слова.

– Куда же ты поедешь?

Синьорина пожала плечами.

– Куда угодно, – ответила она. – Рим, Мадрид. Но я думаю, я уезжаю в Париж. Наполеон Бонапарт – он покровитель искусству. Опера переполнена каждый вечер. Там собирается элита Парижа, Жозефина Бонапарт приходит в своих знаменитых драгоценностях. Новое общество наряднее, чем Версаль до революции. В Париже я буду с большим вниманием, так?

– А как же я? – спросил герцог.

Он заметил, как уголки красивых губ тронула улыбка, когда она, отворачиваясь, сказала с показным равнодушием:

– В Англии много красивых женщин.

– Но ты же знаешь, что я люблю тебя, Дория.

– Я не уверена здесь, – ответила она. – Возможно, когда я уехала, ты чувствуешь одиноко и, может быть… может быть, даже едешь за мной.

– Хорошая мысль, – одобрил герцог. – Можно сказать, чертовски хорошая мысль! Теперь стало модно ездить в Париж, говорят, Первый консул ежедневно дает аудиенцию восхищенным британцам, и те внимают каждому его слову.

– Я думаю, – медленно произнесла синьорина, – когда ты видишь Наполеона, он тебе тоже нравится. У него есть – как это сказать? – внушительность. Ты чувствуешь, что рядом с другими он – гигант.

– Верю тебе на слово, – мрачно отозвался герцог. – Так значит, ты решила меня покинуть?

У синьорины вырвалось негромкое восклицание.

– Нет, нет, я не хочу ехать! – заверила она и, приблизившись, обняла его. – Я люблю тебя, мой красивый герцог! Скажи, что мы женимся, и я не еду.

– Дория, мы уже тысячу раз говорили об этом, – устало ответил герцог. – Ты знаешь не хуже меня, что до двадцати семи лет я не могу жениться без согласия моих опекунов. Если я это сделаю, то денег у меня будет еще меньше, чем теперь.

– Но ты герцог – герцог! – воскликнула Дория.

– От этого у меня в кармане денег больше не становится, – возразил герцог. – Я в долгах, Дория. Никто не знает этого лучше, чем ты. Если опекуны прекратят ежемесячно выплачивать мне деньги, то на меня накинутся кредиторы, точно свора голодных собак.

– Твои опекуны, кто они? – спросила итальянка.

– Неприятные ворчливые старики, назначенные моим отцом. Он предоставил им право превратить мою жизнь в ад, – ответил герцог. – Моя бабушка, вдовствующая герцогиня, тоже входит в их число.

Синьорина воздела руки к небесам.

– А! Она страшная, эта женщина! Знаешь, как она вела себя последний раз, когда я петь в Воксхолл?

– Нет; как она себя вела? – с любопытством спросил герцог.

– Старая дама сидит в ложе у сцены. Когда я закончаю мою самую страстную, мою самую трудную арию, она громко говорить, так что все могут слышать: «Хороший голос, но я слыхала и получше». Maledizone! Если бы я имела в руке кинжал, я бы убивала ее! Вот твои англичане – холодные, черствые, без чувства. Если бы я пела в моей стране или даже во Франции, все были бы в слезах! Они бросили бы к моим ногам свои драгоценности, деньги, сердца. А твоя бабушка говорит холодные жестокие слова, и я хочу умирать, потому что меня не ценят.

В глазах герцога мелькнула тень усмешки, но он проговорил успокаивающим тоном:

– Моя бабушка – сама себе закон. Как известно, она выговаривала даже принцу Уэльскому; он ее просто боится. Не думай об этом, Дория. Я считаю, что у тебя удивительный голос. Как это о нем отозвался Фредди? «Ноты расплавленного золота».

  30