70 
Он рухнул как подкошенный. Я повернулся к Брит. Она, как демон из ада, запрыгнула на спину хлюпика и принялась полосовать ногтями его щеки, а когда он упал на землю, начала бить его ногами по почкам, потом села на него верхом, подняла его голову и смачно приложила ее к тротуару.
Мне раньше приходилось драться вместе с женщинами. Почему-то многие думают, что скинхедки находятся на положении подчиненных, ходят босые и постоянно беременные. Но если ты хочешь стать скинхедом, ты должна быть жестокой стервой. Брит, может, до этого и не пачкала рук, но она была прирожденным бойцом.
Когда тело, которое она избивала, обмякло и стало безвольным, я оттащил ее от него.
— Бежим! — крикнул я, и мы рванули к машине.
Мы заехали на холм, с которого открывался потрясающий вид на самолеты, взлетающие и садящиеся в аэропорту Твид. Пока мы сидели на капоте машины, нам подмигивали огни взлетно-посадочной полосы. Брит захлестывал адреналин.
— Боже! — завопила она, запрокидывая голову и подставляя горло ночному небу. — Это было что-то, сука, невероятное! Это как… как…
Она не могла подобрать слова, но я мог. Я знал, каково это, когда в тебе скапливается столько всего, что ты можешь взорваться. Я знал, каково это — причинять боль, хотя бы в течение нескольких секунд, вместо того чтобы чувствовать ее. Причины беспокойства Брит могли отличаться от моих, но она все равно чувствовала себя, как лошадь в натянутых поводьях, и вот наконец нашла пролом в заборе.
— Это как почувствовать себя свободным, — подсказал я.
— Да, — выдохнула она, глядя на меня. — Ты когда-нибудь чувствовал, что попал не в то тело? Что ты должен был родиться кем-то другим?
«Я это чувствую постоянно», — подумал я. Но вместо того, чтобы сказать это, я наклонился и поцеловал ее. Она повернулась и села ко мне лицом. Поцеловала меня сильнее, закусила мою губу, впилась в меня. Ее руки оказались под моей рубашкой, начали возиться с пуговицами моих джинсов.
— Эй, — сказал я, пытаясь схватить ее за запястья. — Не нужно спешить.
— Нужно, — прошептала она мне в шею.
Она горела, как огонь, а когда ты оказываешься слишком близко к огню, то и сам загораешься. Поэтому я позволил ей сунуть руку мне в ширинку, помог ей задрать юбку и сорвать трусики. Брит опустилась на меня, я вошел в нее, и это было словно начало чего-то нового.
Утром в день оглашения обвинения, когда я одеваюсь, Брит все еще спит в пижаме, которую не снимала последние четыре дня. Я съедаю миску хлопьев с молоком и готовлюсь к войне.
В суде меня встречают человек двадцать друзей, о существовании которых я и не знал.
Это верные последователи «Одинокого Волка», частые комментаторы на моем сайте, мужчины и женщины, которые прочитали про Дэвиса и захотели сделать нечто большее, чем просто письменно высказать соболезнование. Как и я, они выглядят не так, как, по мнению большинства людей, должны выглядеть скинхеды. Бритоголовых нет, кроме меня. Все в обычной одежде. У некоторых на воротниках маленькие броши в форме солнечного колеса. Многие надели светло-голубые ленточки в память о Дэвисе. Кто-то хлопает меня по плечу или называет по имени. Другие, когда я прохожу между рядами, просто кивают, едва заметно, давая понять, что пришли сюда ради меня.
Потом ко мне подходит негритянка. Я чуть не отталкиваю ее, когда она начинает говорить — это рефлекторная реакция, — но тут понимаю, что ее голос мне знаком и что она — прокурор.
Я разговаривал с Одетт Лоутон по телефону, но она не звучала, как черная. Для меня это как плевок в лицо, как будто вокруг меня плетется какой-то заговор.
Может быть, это и хорошо. Не секрет, что либералы, управляющие судебной системой, не сочувствуют белым американцам, поэтому на справедливый суд можно было и не надеяться. Они бы сделали виноватым меня, а не медсестру. Но если меня поддерживает чернокожий юрист, значит, дело не в моем предвзятом отношении к неграм, верно?
Они не должны узнать, что я думаю по-настоящему.
Кто-то читает имя судьи — Дюпон, — которое не похоже на еврейское имя, что уже неплохо для начала. Потом я скучаю, пока рассматриваются дела четырех других обвиняемых, и наконец называют имя Рут Джефферсон.
Зал начинает беспокойно шипеть, как масло на сковородке. Люди принимаются гудеть, свистеть и поднимать таблички с портретом моего сына — этот снимок, который я загрузил на сайт, единственная его фотография, которая у меня есть. Затем приводят медсестру, она в ночной рубашке и в цепях на запястьях. Она осматривает галерею. Меня, что ли, ищет?
70 
