169 
— Я вижу тут маленький порезик, — спокойно сказала Рут. — Но ничего, сейчас я тебе помогу.
И она начала гонять меня по моему собственному дому, раздавая указания. Я принесла влажную чистую тряпку, мазь с антибиотиком и пластырь-бабочку из аптечки. Виолетту она не отпускала и ни на секунду не прекращала с ней разговаривать. Даже предлагая съездить в Йель-Нью-Хейвен, проверить, не надо ли наложить швы, Рут оставалась хладнокровной и взвешенной, хотя я продолжала сходить с ума, думая, не останется ли у Виолетты шрам, не арестует ли меня Служба по делам детей за то, что я плохо следила за ребенком, или за то, что позволила ей бегать в носках по скользкому деревянному полу. Когда выяснилось, что Виолетте нужно наложить два шва, она цеплялась не за меня, а за Рут, которая пообещала ей, что если мы будем петь очень-очень громко, то она ничего не почувствует. Мы втроем во все горло затянули «Отпусти и забудь» из «Холодного сердца», и Виолетта не плакала. Позже вечером, когда она со свежим бинтом на лбу заснула в своей кроватке, я поблагодарила Рут.
— Вы мастер в своем деле, — сказала я ей.
— Я знаю, — ответила она.
И это все, чего она хочет. Чтобы люди знали, что с ней поступили несправедливо из-за цвета ее кожи, и чтобы ее репутация медика осталась незапятнанной, даже если ее омрачит обвинительный приговор.
— Пьешь в одиночестве, — говорит Мика, когда приходит домой из больницы и находит меня в темноте в кухне с бутылкой «Сира». — Это, знаешь ли, первый признак.
Я поднимаю бокал и делаю большой медленный глоток.
— Чего?
— Зрелости, наверное, — отвечает он. — Тяжелый день на работе?
— Все началось отлично. Даже великолепно. А потом очень быстро полетело к черту.
Мика садится рядом и ослабляет галстук.
— Хочешь поговорить об этом? Или мне принести себе вторую бутылку?
Я придвигаю к нему вино.
— Я думала, оправдательный приговор уже у меня в кармане, — вздыхаю я. — А потом Рут взяла и решила все это погубить.
Пока Мика наливает себе вина, я ему все рассказываю. Начиная с того, как Терк Бауэр буквально фонтанировал ненавистью, до выражения его глаз, когда он напал на меня. От прилива адреналина, когда мое ходатайство о постановлении оправдательного приговора было удовлетворено, до признания Рут в попытке реанимировать ребенка и головокружительного осознания того, что мне придется дать Рут слово в суде, если она этого требует. Даже если это обрубит все шансы на победу в моем первом деле об убийстве.
— Как же поступить завтра? О чем бы я ни спрашивала Рут на суде, она все равно подставит себя. И это не говоря уже о том, что обвинитель сделает с ней на перекрестном допросе. — Я содрогаюсь, думая об Одетт, которая даже не догадывается, какое счастье ее ожидает. — Поверить не могу, что я была так близко, — тихо говорю я. — Я не могу поверить, что она все разрушит.
Мика прокашливается:
— Умная мысль номер один: может быть, тебе нужно исключить себя из этого уравнения?
Я уже достаточно пьяна, чтобы он начал понемногу расплываться у меня перед глазами, так что, возможно, я просто ослышалась.
— Что-что?
— Ты не была близко. Рут была.
Я фыркаю:
— Да какая разница, как говорить! Мы обе выигрываем, или обе проигрываем.
— Но у нее на кону больше, чем у тебя, — мягко говорит Мика. — Ее репутация. Карьера. Жизнь. Для тебя, Кеннеди, это первый по-настоящему важный суд. Но для Рут это самое важное, что есть в жизни.
Я ерошу волосы.
— А умная мысль номер два?
— Что, если для Рут лучше не выигрывать это дело? — отвечает Мика. — Что, если для нее это так важно не из-за того, что она скажет… а скорее из-за того, что ей наконец дадут шанс высказаться?
Стоит ли говорить то, что тебе хочется сказать, если это приведет тебя в тюрьму? Если этим ты подписываешь себе приговор? Это идет вразрез со всем, чему меня учили, со всем, во что я верю.
Но судят не меня.
Я прижимаю пальцы к вискам. Слова Мики звучат у меня в голове.
Он берет свой бокал и выливает его содержимое в мой.
— Тебе это нужно больше, чем мне, — говорит он и целует меня в лоб. — Не засиживайтесь допоздна.
В пятницу утром, торопясь на встречу с Рут на парковке, я проезжаю мимо памятника Сенгбе Пье в парке возле здания мэрии. Сенгбе Пье — раб, участвовавший в восстании на «Амистаде». В 1839 году судно перевозило группу африканцев, захваченных у них на родине, для продажи в рабство в Карибском море. Африканцы подняли мятеж, убили капитана и кока и потребовали от оставшихся на борту моряков направиться назад в Африку. Но те обманули африканцев и взяли курс на север, где на корабль поднялись американские военные. Африканцев отправили в Нью-Хейвен и заточили в тюрьму в ожидании суда.
169 
