161 
Цзяо отправили в «номер Кенгуру», и, как многие матери, которым предстояло смириться с тем, что их дети не выжили, она впала в ступор, практически перестала реагировать на внешний мир. Но, в отличие от других матерей, она не плакала и отказалась видеть ребенка. Как будто в ее памяти сохранился образ идеального младенца и ни с чем меньшим она не могла примириться. Муж пытался уговорить ее взять младенца на руки, мать пыталась уговорить ее взять младенца на руки, доктор попыталась уговорить ее взять младенца на руки… На восьмом часу ее ступора я завернула ребенка в одеяло, надела ему на голову шапочку и пошла с ним к Цзяо.
— Цзяо, — сказала я, — не хотите помочь мне искупать его?
Цзяо не ответила. Я посмотрела на ее мужа, ее бедного мужа, и он кивнул.
Я наполнила таз теплой водой и взяла пачку салфеток. У изножья кровати Цзяо я осторожно развернула ребенка. Окунув салфетку в теплую воду, я провела ею по его пухлым ножкам, по голубым ручкам. Вытерла опухшее личико, окоченевшие пальчики.
Потом я передала салфетку Цзяо. Вложила ей в руку.
Не знаю, что заставило ее очнуться, вода или вид сына, но после этого, направляемая моей рукой, она омыла каждую складку, каждый изгиб его тела. Она завернула его в одеяло. Прижала к груди. И наконец с таким всхлипом, будто отрывала от себя кусок, передала тело мне.
Пока я выносила ребенка из «номера Кенгуру», мне еще удавалось сдерживаться. Но когда она повалилась на руки мужа, я не выдержала. Просто не выдержала. Я рыдала из-за этого ребенка всю дорогу в морг, и там оторвать его от себя мне было не проще, чем его матери…
Ключ поворачивается в замке, и Эдисон проскальзывает в дом. Его глаза не сразу привыкают к темноте, и он крадется, думая, что я сплю. Но я со своего места за кухонным столом окликаю его.
— Почему ты не спишь? — спрашивает он.
— Почему ты не дома?
Я хорошо его вижу, тень среди теней.
— Я просто гулял, один.
— Шесть часов? — рявкаю я.
— Да. Шесть часов, — с вызовом отвечает Эдисон. — Может, повесишь на меня GPS-чип, если не доверяешь?
— Тебе я доверяю, — осторожно говорю я. — Но в остальном мире не так уверена.
Я поднимаюсь и подхожу к нему. Нас разделяет всего лишь несколько дюймов.
Все матери волнуются за своих детей, но нам, Черным матерям, приходится волноваться чуточку больше.
— Даже просто гулять может быть опасно. Просто жить может быть опасно, если ты оказался не в том месте и не в то время.
— Я не идиот, — говорит Эдисон.
— Я знаю это лучше, чем кто-либо. В этом-то и беда. Ты достаточно умен, чтобы оправдывать людей, которые не так умны. Ты соблюдаешь презумпцию невиновности, хотя другие об этом даже не задумываются. Это и делает тебя тобой. И это же делает тебя особенным. Но тебе следует научиться быть более осторожным. Потому что, кто знает, может, я уже скоро… — Мой голос срывается, но я договариваю: — Может, мне скоро придется оставить тебя одного.
Я вижу, как дергается его адамово яблоко — вниз, потом обратно, — и понимаю, о чем он думал все это время. Я представляю себе, как он ходил по улицам Нью-Хейвена, пытаясь прогнать мысли о том, что процесс подходит к концу. И что, когда он закончится, все будет по-другому.
— Мама, — говорит он шепотом, — что мне делать?
Какое-то мгновение я пытаюсь решить, как в своем ответе уместить все уроки, которые преподнесла мне жизнь. Потом я смотрю на него горящими глазами.
— Добиваться успеха, — говорю я.
Эдисон отступает от меня. Через секунду громко захлопывается дверь его спальни. Музыка заглушает все другие звуки, которые я безуспешно пытаюсь расслышать.
Кажется, я поняла, почему та комната называется «номер Кенгуру». Потому что даже когда у тебя уже нет ребенка, ты будешь нести его вечно.
То же самое происходит, когда от ребенка отрывают родителя, но только тогда весь мир становится «номером Кенгуру». На похоронах мамы я положила горсть холодной земли с ее могилы в карман своего хорошего шерстяного пальто. Иногда я хожу в этом пальто по дому, просто так. Я просеиваю землю сквозь пальцы или крепко сжимаю ее в кулаке.
Интересно, что Эдисон сохранит на память обо мне?
Терк
Я кладу руки на щеки Брит, прикасаюсь к ее лбу губами.
— Дыши, — говорю я ей. — Думай про Вену.
Никто из нас никогда не бывал в Вене, но как-то раз Брит в антикварной лавке нашла и купила старую фотографию, которую повесила на стене в нашей спальне.
161 
