Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
29 
– Знаешь, я был с ним до самого конца. Когда его убили… – начал он, однако я, дурак этакий, перебил его.
– Когда капитана Кука убили? – спросил я, и затаил дыхание, и широко раскрыл глаза. – Вы были там? Видели это?
Капитан Блай взглянул на меня, нахмурился; он понимал, что я жажду узнать больше, но, возможно, не доверял моим побуждениям – и правильно делал, ибо меня, как и любого мальчишку, прежде всего привлекали недостойные подробности смерти капитана Кука. За многие годы я наслушался от моряков – тех, что останавливались в Портсмуте, и тех, что навещали нас, мальчишек, в заведении мистера Льюиса, – историй, которые противоречили одна другой и весьма значительно отличались; к тому же источником каждой был друг, или брат, или кузен, знакомый с кем-то, кто плавал с капитаном Куком до его кончины. Но человека, который присутствовал при ней и своими глазами видел события того страшного дня, я не встречал ни разу. До этого разговора. Как же я мог не попытаться узнать настоящие подробности?
– Иди-ка ты спать, мальчик, – сказал капитан и отвернулся, прекращая наш разговор. – Тебя ждет долгий хлопотливый день, а ты еще должен потратить немалое время на то, чтобы оправиться после болезни.
Я разочарованно кивнул и мысленно обругал себя за то, что посмел прервать капитана. Однако, покидая темную каюту, я увидел кое-что, приковавшее мое внимание: на полке у самой двери лежала белая тряпица, тот самый холодный компресс, что укладывал на мой лоб во время болезни неведомый мне ласковый благодетель, еще и горшки с моей рвотой выносивший. Я уставился на нее, потом обернулся к капитану, который заметил, куда я смотрю, и помрачнел, сожалея, похоже, что тряпица попалась мне на глаза.
– Хочется верить, что больше она до конца плавания нам не понадобится, – сказал он.
– Капитан… – начал я, пораженный моим открытием, ибо, клянусь, в те первые страшные дни не сомневался, что приближаюсь к могиле, однако капитан снова отвернулся и помахал по воздуху рукой, выпроваживая меня.
– Иди спать, мальчик, – повторил он, и в ответ я проделал то, что решил проделывать начиная с этого дня и до конца нашего плавания – и в хорошие времена, и в плохие.
Выполнил его приказ.
5
Те первые дни на борту «баунти» миновали без происшествий. Рождество выдалось ненастное, но в конце концов погода утихомирилась и корабль лег на курс к оконечной точке Южной Америки, намереваясь обогнуть мыс Горн. Я считал своей непременной обязанностью хорошо услужать капитану, чье начальное дружественное отношение ко мне с ходом недель обратилось, на мой взгляд, в безразличие. Я прибирался в его каюте, подавал ему завтрак, ленч, обед и ужин, стирал его исподнее, все время надеясь, что он снизойдет к моему стремлению побольше узнать о капитане Куке, но побейте меня камнями, если мистер Блай хоть раз это сделал. Основную часть не отдаваемых им сну часов он проводил на палубе, и, надо сказать, матросы высоко ценили его указания и советы, если же капитан оставался в каюте, то заполнял судовой журнал или писал письма. Я, со своей стороны, счел моим долгом свести знакомство со сколь возможно бо́льшим числом моряков, тем паче что во мне нарастало пренеприятное чувство обособленности и одиночества, однако быстро обнаружил, что это задачка не из простых. Большинство их, казалось, не желало обмениваться хотя бы шутливыми замечаниями или вести простые разговоры с таким малозначащим членом команды, как ваш покорный слуга, и потому я проводил время преимущественно под палубой, в треугольнике возможностей, вершинами которого были просторное помещение, заставленное ящиками и горшками, камбуз, где мистер Холл готовил для экипажа еду, капитанская каюта, да буфетная, – проводил, довольствуясь исключительно собственным обществом. По сей причине я видел в те дни главным образом офицеров, поскольку их общие каюты находились в конце коридора, который я называл «моим», исключение составлял штурман мистер Фрейер, ему отведена была каюта одноместная, крошечная. Но и офицеры не удостаивали меня бесед.
В течение января океан оставался довольно спокойным, и мы изрядно продвинулись вперед, но затем, одним вечером, шторм и ветер без какого-либо предупреждения взвинтили себя до жуткого гнева, и через час волны подбрасывали наш корабль, что твою тряпичную куколку, и всю команду призвали наверх, дабы она помогла ему благополучно пройти сквозь бурю. По счастью, мой желудок уже успел свыкнуться с движениями океанских валов, и упасть в смертоносный обморок я не боялся, однако шторм в тот вечер разразился столь яростный, что я опасался, как бы ветер не сорвал нас, всех до единого вместе с кораблем, с волн и не перевернул вверх тормашками.
29 
