28 
Приятная истома разлилась по всему телу, стало тепло и хорошо, и он заснул.
Кто-то кричал — тонко, пронзительно, надрывно.
Тони проснулась. По ушам снова резанул душераздирающий крик, от которого у нее по коже побежали мурашки.
Тони вскочила с постели, охваченная ужасом. Это же Анжелика! Плохо соображая спросонья, она схватила туфлю — все-таки какое-никакое оружие — и выбежала в прихожую.
Анжелика снова вскрикнула и зашлась в плаче. Тони ворвалась в комнату, держа наготове туфлю, и остановилась, вглядываясь в темноту. Да нет, комната пуста — только она и вздрагивающая фигурка под одеялом. Тони бросила туфлю, подбежала к кровати и осторожно приподняла край одеяла. Анжелика лежала, сжавшись в комок, из-под плотно закрытых век текли слезы. Она вся дрожала.
Тони села с ногами на постель и, приподняв странно тяжелое, словно сведенное судорогой тело девочки, положила ее голову себе на колени.
— Тише, милая, это тебе приснилось, — шептала Тони. — Страшный сон.
Тони нащупала под одеялом руку Анжелики, и детские пальцы с неожиданной силой вцепились ей в запястье.
— Мамочка, — срывающимся голосом проговорила Анжелика. — Мамочка?
— Нет, дорогая, это я, Тони.
— Мамочка?
— Нет, моя маленькая, это я, Тони, твоя анти. — С каких пор это слово перестало быть непривычным?
Анжелика открыла глаза и устремила на Тони непонимающий, удивленный взгляд. Вид у девочки был испуганный и растерянный. Тони улыбнулась. Как ее успокоить, что говорить, что делать?
Она обрадовалась, когда в дверях показался Гаррет, и тут же заметила, что он в одних спортивных штанах. Ее взгляд невольно задержался на его груди — гладкой, с рельефно выступающими мускулами.
Гаррет в несколько шагов пересек комнату и, присев на постель рядом с Тони, стал ласково гладить влажные от пота волосы Анжелики.
От него приятно пахло. Как раз так, как должен пахнуть мужчина.
И давно она стала экспертом по мужским запахам?
— Дядя?
— Да, это я, моя хорошая.
Тони почувствовала, как при звуках этого спокойного, ласкового голоса тело девочки расслабилось, словно присутствие Гаррета означало, что все плохое позади.
— Мне снилось, как разбился самолет. Дым и огонь. — Голос у Анжелики подрагивал, на густых ресницах блестели капельки слез.
— Я знаю, детка. Мне тоже это снится.
Этих двоих, большого, сильного мужчину и маленькую, слабую девочку, объединяло общее страдание, и они отважно старались помочь друг другу. Тони почувствовала, как их боль окутывает и ее. Может, она здесь лишняя? Тони попробовала подняться, но девочка одной рукой еще крепче сжала ей пальцы, а другой вцепилась в край синей футболки. Тони остановилась — майка и так еле прикрывает бедра, а если она задерется еще выше…
— Тебе снится красно-белый самолет?
— Да, красно-белый. — Голос Гаррета дрожал, словно ему было больно говорить.
— Вам обоим снится одно и то же?! — Тони была поражена. — Но ведь вас там…
— Да, меня там не было, — сказал Гаррет. — Ну как, кроха, тебе уже лучше?
Анджи молча кивнула, засовывая в рот палец. Боже, она же совсем ребенок!
— Только не уходи.
— Я не уйду. Ты же знаешь, я никуда не уйду. Я буду рядом, сколько ты захочешь.
Эти нежные и ласковые слова, обращенные к ребенку, каким-то утешительным бальзамом пролились и на душу Тони, заполнив те потаенные уголки, о существовании которых она и не подозревала.
— Ты тоже останься, — сонно проговорила Анджи.
— Сколько захочешь, — отозвалась Тони, чувствуя тяжесть детского тельца на коленях, прикосновение крепкого, надежного плеча Гаррета, ласково поглаживающего лоб девочки.
Зачем я это сказала, подумала она, глядя на Анжелику. Сколько захочешь. Она такая маленькая, ей еще долго нужно будет, чтоб о ней заботились.
Как это непросто — любить ребенка. Что она ей скажет, когда придет время уезжать? Мне больше не до тебя? Мне надо ехать?
Тони бросила взгляд на Гаррета. Нежность смягчила черты его лица, убрала с него привычную жесткость, и в полутьме комнаты он показался ей необычайно красивым.
Нет, нет и нет, она не пустит их в свое сердце. Ни за что. Об этом нельзя и думать, если она хочет жить дальше так, как привыкла.
Анджи застонала во сне, и Тони почувствовала себя виноватой — нашла время думать о себе.
Она не обольщалась насчет своего пения, но почему-то ей вдруг пришла на память песня, которую она слышала в раннем детстве:
28 
