Глава первая

Рыцари печального образа

Уныние, царившее в кабинете посла, право же, достигло такого накала, что его, казалось, разделяли присутствовавшие в виде парадных портретов товарищи Ленин и Горбачев. Впрочем, если второй был просто меланхоличен, как приболевшая антилопа, первый остро щурился с таким видом, словно сожалел, что поблизости нет Железного Феликса…

Совещание было насквозь неофициальное. Прежде всего, оттого, что почти никто тут никому не подчинялся. Мазур с Лавриком, правда, в некотором роде подчинялись Панкратову, но уж никак не послу. Как и резидент КГБ с товарищем из АПН. Тем более что за те два дня из Москвы так и не последовало ни ценных указаний, ни приказов, ни директив, касавшихся кого бы то ни было из присутствующих. Там, надо полагать, все еще обсуждали неожиданную печальную новость, совещались и вырабатывали линию.

В отличие от уныния, не имевшего своего специфического запаха, алкоголь как раз отличался таковым. По долетавшим до него ароматам и некоторым наблюдениям, Мазур довольно быстро определил расклад. Больше всех — и явно последнюю дозу буквально перед тем, как все собрались, употребил товарищ посол. Ничего удивительного, если вспомнить, какой ворох победных реляций он за последнее время отправил в МИД и как старательно подчеркивал свою роль в событиях. Адмирал Панкратов, волк битый, в отличие от посла, откровенно благоухавшего лучшими французскими коньяками, зажевал добрую пригоршню мускатного ореха, но кое-какие наблюдения позволяли убедиться, что он и малость переведался с зеленым змием. Несомненно, по тем же причинам, что и посол: он тоже отстучал в Главный штаб не одну шифровку, выпячивая свои личные заслуги. Оба бойца невидимого фронта, похоже, похмелились чуток и на том остановились. Одни только Мазур с Лавриком на всякий случай топить горюшко в вине поостереглись, обладая немалым и специфическим жизненным опытом.

Как показывает этот опыт, в подобных случаях, и к бабке не ходи, очень быстро начинается Вселенский Втык — что бы там ни решили в Москве. Пусть даже никто ни в чем и не виноват, кое-какие неписаные законы прямо-таки требуют устроить нешуточный разнос немалому числу людей в погонах и без. Прямо-таки правило хорошего тона, неписаное добавление к писаным уставам. Начинается это вверху и понемногу спускается вниз. Порой заканчиваясь на тех, кто не имел вообще никакого отношения к событиям — чтобы никому не обидно было, надо полагать, в рамках социальной справедливости. В ход, как правило, идет одна из любимых формулировок всего и всяческого начальства: «Проглядели! Прошляпили». Серьезных последствий это, как правило, не носит, хотя бывают и исключения. Судя по тоскливому лицу посла, он как раз вспоминал, что на земном шаре имеются дыры и похуже этой. О том же, есть такое подозрение, уныло думали про себя и рыцари невидимого фронта (по совести, менее всего тут виноватые, поскольку прямого отношения к событиям не имели — но кто будет в этом разбираться, если у начальства душа потребует символических кровопролитиев?).

Как вещует тот же опыт, оказавшиеся в таком положении люди частенько начинают писать. Многословно и эмоционально пытаясь переложить часть вины на других. Бывали прецеденты. Посол, как частенько случается, будет ныть, что от него ровным счетом ничего не зависело, потому что бойцам невидимого фронта и уж тем более военным морякам он ни с какой стороны не командир, и уж охрана Папы никак не входила в его обязанности. Бойцы невидимого фронта будут твердить то же самое, упирая на недостаточное финансирование, неразвитость агентурной сети и прочие уважительные причины.

А вот товарищи военные моряки… Означенные, судя по некоторым признакам, с самого начала четко разделились на две группы, хотя это не было обозначено ни словечком. Численное превосходство на стороне Мазура с Лавриком, но оно тут не играет никакой роли, ежели Панкратов вздумает сплясать на наших косточках. Судя по бросаемым на обоих украдкой колючим взглядам, товарищ Панкратов всерьез нацелился это сделать, не просто оперу написать, симфонию в трех частях с прологом и эпилогом. Мазур уже достаточно хорошо изучил эту человеческую природу и ее виртуозность в сотворении бумаг.

  1