Последние отзывы

  22  

— Юстас, — сказала я, качая головой и прижимая ладонь к груди. — Ты меня напугал.

— А вы меня и не видели, да?

— Не видела, — улыбнулась я. На него невозможно было сердиться. — Я думала, я здесь одна.

— В Годлин-холле один не бываешь, — отвечал он. — Мисс Харкнесс говорила, она бы отдала месячное жалованье за единственный день тишины и покоя.

— Я предпочитаю общество, — сказала я. — Если б хотела одиночества, осталась бы в Лондоне. Ну надо же! — прибавила я спустя мгновение, поднявшись и оглядев его с ног до головы. — Какой ты красавец!

Это правда, выглядел он замечательно. Он надел опрятные белые брюки, белую сорочку с галстучком и синюю саржевую курточку — мне захотелось погладить эту саржу, ощутить под пальцами дорогую ткань, как неделей раньше, едва на сцену вышел мистер Диккенс в своем жилете. Юстас к тому же помылся: я слышала густой запах карболового мыла. Волосы аккуратно расчесаны на косой пробор и слегка напомажены, чтобы не растрепались. Такой благопристойный, будто собрался в гости или на службу в церковь.

— Мама любит, чтобы я всегда красиво одевался, — доверительно поведал он, чуть склонившись ко мне, хотя в кухне мы были одни. — Она говорит, настоящий джентльмен всегда одевается дома так же, как на выход. Никогда ведь не знаешь, кто нанесет визит.

— Согласна, — сказала я. — Но когда я была маленькая, немногим старше тебя, я предпочитала повседневную одежду, если мы не ждали гостей. Мне так было удобнее. Тебе не жарко? Тем более в такой теплый день?

— Мама любит так, — заупрямился он и сел рядом со мною. — Хотите позавтракать? Вы же, наверное, проголодались.

— Весьма, — призналась я. — Но мне не удалось разыскать кухарку.

— У нас нет кухарки, — сказал Юстас. — Теперь нет. Раньше, конечно, была. Ее звали миссис Хейз. От нее пахло супом, и она вечно ерошила мне волосы. Пришлось ее отчитать. Это же вольность, правда? Но она хорошо стряпала, — прибавил он, глубокомысленно кивнув. — А теперь ее нет. Ушла. Ну, после.

— После? — переспросила я, но он лишь пожал плечами и отвернулся. — А кто готовит вам еду, если у вас нет прислуги?

— Обычно гувернантка. Или Изабелла. Моя сестра неплохо стряпает. Я ее дразню, говорю, что однажды она пойдет в услужение, но она меня за это бьет, и я, наверное, больше так не буду.

Я обвела взглядом кухню, сдерживая потрясенный смешок. Положение было несносное. Неужели мне полагается взять на себя всю работу по дому? В объявлении ни словом не поминалась стряпня; впрочем, я уже догадалась, сколь оно было лживо.

— Но это же невыносимо, — всплеснула руками я. — Я не знаю, где тут у вас что, я не знаю, что вы любите. И поутру здесь явно кто-то стряпал. Я почуяла.

— А. — Юстас, подошел к печи и открыл заслонку. — Точно. Глядите, тут завтрак на двоих. Ура! Наверное, Изабелла приготовила. Она бывает весьма заботлива, когда не дерется. Надо съесть, пока все не изгадилось.

Я невольно рассмеялась: как странно он выразился. Но в печи и вправду грелись две тарелки — я достала их посредством кухонной тряпки, дабы не обжечься, и выставила на стол. Безыскусная снедь: пара колбасок, бекон, болтунья. Любой разумный человек в силах состряпать такое, и, однако, пища, сготовленная Изабеллой, казалась практически несъедобной. Может, перестояла в печи.

— А Хеклинг? — спросила я, едва мы приступили к еде; первый свой вопрос я задала по возможности невинно, дабы Юстас наверняка ответил на второй. — Где он ест?

Юстас пожал плечами.

— Наверное, в конюшне, — сказал он. — С лошадьми.

— А другая женщина? Служанка?

— Какая служанка?

— Я видела ее сегодня — она шла по двору. Где она ест?

— У нас нет служанки.

— Нехорошо обманывать, Юстас, — возразила я как могла беспечно. — Я видела ее, и десяти минут не прошло. Я пошла за ней следом, но она куда-то пропала.

— У нас нет служанки, — не отступал он.

— Тогда что за женщину с сумкой и в платье прислуги я видела в окно буфетной? Я что, выдумала ее?

Некоторое время он молчал, и я решила его не торопить. Пускай ответит, когда захочет. А до тех пор я ни звука не пророню.

— Я о ней мало знаю, — наконец сказал он. — Она приходит, уходит, и все. Мне нельзя с ней разговаривать.

  22