Последние отзывы

  41  

В квартире было темно и прохладно: окно в кухне забыли закрыть. Олеся на цыпочках пробежала по коридору, открыла свою комнату и тут же заперлась. Включила настольную лампу. На нижней полке книжного шкафа скопились старые газеты — это-то ей и было нужно. Выгрузив из чемоданчика папки и тетрадь Хорунжего, она упаковала их и перевязала бечевкой. Плотный сверток лег на самое дно просторной хозяйственной сумки, позаимствованной у Майи. Сверху — вещи: домашний халат, кое-какое белье, юбка, две блузки. Немного подумав, она сняла с себя вязаный жакет и прикрыла им сверху содержимое сумки. Ехать придется в темном шерстяном платье и пыльнике.

Задвинув сумку под кровать, она вынесла опустевший чемоданчик в кухню и оставила на видном месте. Пусть Тамара делает с ним что угодно. Потом Олеся вернулась, легла и моментально уснула…

Спала она долго. Только в половине десятого ее разбудил осторожный стук в дверь. Потом позвали: «Олеся!»

Крикнув «Сейчас!», девушка наспех оделась и вышла. Бабушка хлопотала у плиты, чемоданчика в кухне уже не было.

— Я еду с вами, Екатерина Филипповна…

— Мать не возражает?

— Нет. Мы вчера как будто договорились.

— Тогда ешь, и будем собираться… И вот еще что, деточка…

— Что?

— Я хотела бы… его карточку. Хоть одну. Петрик давно обещал, но она заперла кабинет. А просить я не стану.

— Так ведь и у меня есть. Самые разные. Берите любую.

Они успели перебрать фотографии, которые хранились у Леси в коробке из-под патефона, — молча, понимая друг друга с полувзгляда, и взялись убирать посуду, когда внезапно вернулась Тамара. Хлопая по пути дверями, она влетела в кухню, швырнула потертый черный портфель, с которым не расставалась, и сразу закричала:

— Леся! Ну-ка по-быстрому соорудите мне что-нибудь на дорогу! Хлеб там, чай-сахар, что от вчерашнего осталось… Я уезжаю, меня машина у подъезда дожидается.

— Ты куда? — Олеся пошла вслед за матерью, уже несшейся в спальню, дергая на ходу пуговицы пальто. — У тебя что-то случилось?

— Случилось! Николай Федорович отстранен от работы! А ему предстояло проинспектировать кучу объектов в области. И вот — срочно посылают меня. Ты хоть понимаешь, что это значит? Да где тебе… Это такая ответственность!.. Ну что ты встала столбом, Леся? Займись делом. Где саквояж? Кто его взял?

— Никто не брал.

— Найди и дай. Черти бы взяли, до чего ж это все некстати…

Олеся сунулась в кладовку, ничего не нашла, кроме старого вещевого мешка Хорунжего, вытряхнула сухие сосновые иголки и отнесла матери. Тамара взглянула брезгливо, но потом махнула рукой: сойдет. Леся тут же вспомнила, что саквояж выпросил у Петра Аркадий Дерлин, сосед сверху, уезжая по каким-то делам в Киев. Но сейчас его наверняка нет дома. Так она и сказала, глядя в затылок матери.

— Обойдусь, — буркнула Тамара через плечо. — Вечно эти Дерлины побираются. И Аркадий ведет себя странно. Знаешь, что он мне заявил на днях по телефону? Он, видите ли, знать меня не желает. Как тебе это нравится? Когда вернешься из Полтавы, изволь подняться к нему и забрать вещь.

— Хорошо.

— Закрой окна, отключи телефон и запри как следует дверь. Да — позови ко мне Екатерину Филипповну. Я хочу дать ей денег. Думала: позвоню с работы, скажу, где лежат, а тут завертелось… Ты когда вернешься?

— Дня через три.

— Меня еще не будет. Я на неделю, самое малое.

Когда Олеся вернулась в кухню, бабушка Катя стояла, глядя на стенные часы — те самые, что Петр увез из Полтавы два года назад, — высокая, прямая, как свеча, вся в черном.

— Мама хочет дать вам денег, — сказала девушка.

— Возьми у нее, — ответила Екатерина Филипповна, не оборачиваясь. — И оставь себе. Мне не надо. Куда это она?

— По работе. Важная командировка.

— Вот и ладно. Посадишь меня в поезд, а сама возвращайся. Побудь одна…

— Зачем?

Бабушка обернулась, взглянула и понизила голос:

— Так будет лучше. Для тебя.

Деньги у матери Олеся все-таки взяла. Уже на площадке, отворачивая лицо, Тамара сказала:

— Послушай… В общем… Я тебя прошу: вернешься, сходи на кладбище. Возьми с собой Никиту, если не хочешь одна. Положите там… ну, цветы какие-то.

Олеся молча кивнула.

С Екатериной Филипповной прощалась с грустью.

Как только к перрону подали полтавский поезд, бабушка вдруг съежилась, стала как будто меньше ростом, ее сухие губы, обычно строго собранные в линию, задрожали. На посадку сбежалась толпа, их толкали и теснили со всех сторон. Олеся, перекрикивая вокзальный шум, спросила — может, все-таки и ей стоит поехать, побыть хотя бы день-другой? Екатерина Филипповна покачала головой в темном платке — и внезапно что-то внутри шепнуло Олесе, что видятся они в последний раз.

  41