Последние отзывы

  16  

«Кто он такой, — поинтересовался Андрей Любомирович, когда они с Рубчинским вернулись на дачу, — и почему там все так запущено? Ведь вроде не больной, не немощный?» «Душа-двойник, — последовал загадочный ответ, — а такой душе все едино. Да вы не думайте, Бушмак — неплохой человек. Ему чужого не надо». — «А родня?» — «Мой покойный отец, — усмехнулся Рубчинский, — рассказывал, что эта хата стояла здесь и тогда, когда никаких дач не было. Ни частных, ни государственных. Зюк здесь и родился, а мать его умерла родами. Об остальных ничего не известно. Тогда, конечно, все выглядело иначе. Вы заметили — вокруг был большой сад. Яблони за баней видели? Анисовка. Старые, наполовину высохшие, но все еще плодоносят». — «Сад этот сильно смахивает на джунгли, а считать баней два десятка сгнивших бревен я категорически отказываюсь». — «Не знаю, не знаю, — пожал плечами адвокат, — лично мне Зюк по душе, мы с ним всегда ладили. У него золотые руки, поверьте, и дом когда-то, был как картинка в журнале „Поместье и усадьба“ — помните такой?.. Все меняется, не один Бушмак…»

Разговор с Рубчинским примирил Филиппенко со странным соседством. Сколько их, нищих, заброшенных, с темной судьбой, роется под корой жизни.

— Значит, умер, — повторил Андрей Любомирович. — Это неожиданно. Почему? Он что — до сих пор там?

— Да. — Жена быстро взглянула на окно и отвела взгляд. — Пришлось детей весь день держать в саду. Из местных никто не приходит — боятся. А нашла его Настя, еще утром. Понесла поесть, как обычно, а он на полу, лицом вниз. Весь в крови. Как-то все это… жутко.

— Надо звонить в город Охрименко, — дернулся Андрей Любомирович. — Нельзя же так оставлять!

— Я как подумаю, — не слушая, прошептала жена, — что он там совершено один…

— Охрименко пришлет людей. Нужно же похоронить по-людски. А хату — к дьяволу, на дрова. Вместе с баней, чтоб глаза не мозолила.

— Не вмешивайся в это, Андрей, — твердо проговорила Вероника Станиславовна. — И вообще ни во что не вмешивайся. Откуда нам знать, как и почему он умер. Юлия — она Бушмака помнит с детства — уже звонила с дачи в районный отдел. Потом заплатила поселковым, и те пришли и переложили его на кровать. Может, это и не по правилам, но милиции нет и нет. Она и свечи в изголовье зажгла…

— «Дёрзкий!» — пробормотал Филиппенко. — А я-то решил, что она о Петре…

Жена взглянула с недоумением.

— Давай сегодня уедем отсюда, Андрюша, — неожиданно попросила она, хватая его за руку. — Позвони в гараж.

— А дети?

— Дети останутся с няней.

— Нет, Вероника. Не хочу я никого ни видеть, ни слышать. Вся эта кутерьма вокруг Хорунжего. Звонки за полночь, трескотня, охи, вздохи… Кто-нибудь из моей банды полупьяной явится непременно… Нет, утром поеду. И один.

— Не бросай меня!

— Успокойся, дорогая, — Андрей Любомирович коротко приложился к мягкой щеке Вероники Станиславовны. — И выкинь из головы этого человека — лежит себе и лежит. Покоится, так сказать, с миром.

Неожиданно ему пришло в голову, что он и сам не знает, кого имеет в виду — едва знакомого отшельника-соседа или того, кого когда-то считал другом и соратником. Поэтому добавил:

— Все равно тебе не сегодня завтра придется ехать в город. Я в комиссии по организации похорон. Тут уж не отвертишься.

3

Андрей Любомирович оказался прав.

Днем позже его жена уже примеряла в спальне городской квартиры соответствующее моменту платье. Блестящий аспидно-черный шелк, но, к сожалению, чересчур открытое. Для траурной церемонии не годится. Она любила легкое, светлое, и это платье — в прошлом вечернее, для выходов в театр и концерты, — было в ее гардеробе единственным.

Перебрав все, что попалось под руку, Вероника Станиславовна отложила платье в сторону. Пожалуй, придется остановиться на темной кружевной шали и черных перчатках к серому костюму из тонкой шерсти. Букет бледных тепличных лилий, ненакрашенный рот — достаточно. До отъезда на кладбище нужно еще успеть выпить кофе и позвонить на дачу — как там дети.

Соседа Бушмака похоронили вчера в полдень. Прибывшая поздно вечером группа оперативников — ведь случилось не где-нибудь, а в соседстве с дачами двух наркомов и секретаря ЦК — установила, что смерть была естественной и мгновенной: остановка сердца. Этим и объяснялись ушибы и ссадины на лице покойного. «Зарыли Зюка, — шмыгая, сообщила Настена, — как шелудивого пса. И отпеть некому, попа днем с огнем не достать». Вероника Станиславовна выдала три поллитры казенной, сдобных сухарей и леденцов — пусть поселковые помянут.

  16