Последние отзывы

  123  

Из окна кухни тянуло сыростью, однако день обещал быть надежным — как всякий пасмурный и безветренный день в середине осени…

Когда уже были куплены билеты на поезд и Олеся начала нервничать и прятать покрасневшие глаза, неожиданно объявился Тарас Орлов. Он приехал на пару дней, но в доме все будто взорвалось. В отличие от младшего брата он физически не мог существовать в тишине. С Юлией их сблизили перекуры — в семье никто, кроме Тараса, не курил. Похожий высокой фигурой на мать, своим открытым и смуглым, с острыми чертами, лицом он сразу же кого-то ей смутно напомнил. Это был особый характер — из тех, что не могут удержать в себе то, что мучает и тревожит. Однажды они отправились с Юлией пройтись по городу, и юноша с ходу задал вопрос, которого она ждала:

— Как вы могли так жить, Юлия Дмитриевна?

— Ты хочешь сказать — как скот на бойне?

— Мама говорит, что вас арестовали ни за что. Как тысячи других. Но никто не сопротивлялся. Не бежал, не отстреливался. Выходит, все соглашались со своим приговором?

— Были и такие, которые отстреливались. Единицы. Но ответь мне, как и куда бежать, не зная за собой вины? Как выстоять на допросах, где каждое твое слово будет повернуто против тебя, а любой протест не будет услышан? Как выжить, если пропасть между тем, что человек говорит, и тем, что он думает, с каждым днем становится все шире? Если существует только дьявольская логика, ничего общего не имеющая со здравым смыслом? И люди гибли, оговаривая себя и других, словно в бреду, и исчезали без следа… Но не об этом я думала все эти годы в лагере.

Они остановились в первой попавшейся подворотне, прячась от ветра.

— Тарас, нет ничего более простого и косного, чем обыденное существование человека. Со всеми его радостями и горестями. В делах и заботах, разговорах о погоде и детях, в маленьких удовольствиях, во всем, что кажется привычным фоном жизни. Мы жили, ни о чем не задумываясь, будто не было голода и смертей, бесчисленных унижений, будто не было садистов и сумасшедших, святых и героев. Мы каждый день, сами того не сознавая, ступали по почве, пропитанной кровью, ели и пили, заказывали одежду, читали книги, смотрели спектакли, ходили на концерты. Даже смеялись. И любовь оставалось любовью. Но каждый миг был наполнен страхом физического уничтожения и ожиданием позора и страдания, и все это парализовало волю… Знаешь, как мне удалось продержаться, когда меня сутками допрашивал необразованный, жалкий, сам трясущийся от страха мальчишка, сверяя по бумажке имена, которых я вовек не слыхала? Знаешь, почему я выдержала холод, голод, боль и не сошла с ума, когда у меня на глазах убивали? Я цеплялась за жизнь, за каждую ее минуту, и твердила себе: ты обязана выжить. Потому что кроме ненависти во мне никаких других чувств не осталось.

— Ненависть? Вы имеете в виду Сталина?

— Нет, — она сделала над собой усилие. — Я берегла в себе ненависть к человеку, который когда-то назывался моим мужем. Как драгоценность, хотя говорят, что так не должно быть, ненависть разрушает. А тот, о ком ты вспомнил, — он никто. Просто труп. И при жизни он был говорящим трупом. Недаром помер в полном одиночестве, в луже собственной мочи… Давай возвращаться, Леся, наверное, уже волнуется… Ты думаешь, все это кончилось? И не надейся, дорогой мой.

— Мама не хочет говорить о прошлом.

— А зачем? У нее был выбор — ты. Остальное со временем узнаешь сам…

Тарас обещал писать и сдержал обещание. Письма от него в Киев приходили редко — многостраничные, сумбурные, с множеством вопросов, на которые она отвечала сдержанно. Олеся писала чаще, адресуясь сразу к обеим — Майе и Юлии. О детях, о Никите и его здоровье, о своих учениках. Пришло несколько увесистых бандеролей из разных городов без обратного адреса — сразу после того, как на короткое время открыто заговорили о тех, кто, как выяснилось, безвинно погиб. Там были воспоминания и старые письма. Майя начала создавать картотеку и собирать газетные и журнальные вырезки. Тогда же Олеся прислала заказным толстую тетрадь, исписанную ее убористым почерком. Статьи и неопубликованные рассказы Хорунжего, восстановленные ею по памяти. Настоящий его архив Юлия даже и не пыталась разыскивать — на все ее запросы о семье сестры ответа не было.

Евгения, племянница Майи, свозила их на выставку в какой-то частной квартире на окраине. Было много молодежи, и живопись оказалась замечательная. В дальней комнате среди дюжины других работ Юлия увидела два полотна, подписанных «Чаргар». Ниже стояло: «Из частной коллекции».

  123