Последние отзывы

  11  

— Очень хорошо, милорд, — с готовностью отвечал дворецкий.

Маркиз немного помолчал, а потом спросил:

— Сколько лет вы работаете у нас в доме, Джонсон?

— С двенадцати лет, милорд, — со сдержанным достоинством ответил дворецкий, — то есть без малого тридцать семь лет.

— И вам ни разу не пришло в голову рассказать мне, что происходит?

К чести Джонсона, он не стал притворяться, будто не понимает, что имеет в виду его хозяин.

— Но ведь ваше сиятельство воевали за границей, и я не хотел вас расстраивать.

Понимать эти слова надо было в том смысле, что маркиз вполне мог и не вернуться с войны. А в таком случае он все равно не смог бы ничего исправить. Уотерс же непременно уволил бы Джонсона.

Да, в ответ на такой ход мыслей сказать было нечего, и маркиз не спешил продолжить разговор. Наконец Джонсон заговорил сам:

— Мне очень жаль, милорд. Мы все очень надеемся, что дела придут в порядок и все снова станет по-прежнему хорошо, так, как оно было при вашем батюшке.

— Разумеется! — горячо ответил маркиз. — Но мне очень хотелось бы узнать обо всем как можно раньше.

Приходилось признать, хотя бы в душе, что во всем происходящем в имении в настоящее время есть и его вина.

Генерал Веллингтон задержал его в оккупационной армии гораздо дольше, чем маркиз планировал. Конечно, он не мог не понимать, что, оставаясь во Франции, приносит пользу и самому генералу, и всей армии.

Он не только твердой и опытной рукой держал вверенные ему войска. Со всех сторон света в Париж съезжались дипломаты, и поэтому постоянно возникала необходимость что-то обсуждать, принимая срочные и часто непростые решения.

Нельзя, конечно, отрицать и притягательность самого Парижа для очень молодого человека, еще сразу со школьной скамьи попавшего на войну и принимавшего участие в самых тяжелых и кровопролитных сражениях.

Столица Франции и ее жители делали все, что могли, чтобы облегчить для своих завоевателей тяготы и испытания военной службы. Причем как все, что делают истинные французы, они и это делали с неотразимым шармом и изысканностью.

Типичная черта французов, как известно, и состоит в том, что почти всегда им удается превратить свое поражение в победу. Это удалось и на сей раз, по крайней мере в той части задачи, которая касалась дипломатов и оккупационных войск.

Непростительной ошибкой со стороны маркиза сейчас казалось то, что, вернувшись на родину, он далеко не сразу приехал в Мелверли. Конечно, Военное ведомство требовало почти ежедневного его присутствия. Да и сам принц-регент выказывал такое расположение, которое не могло не вызывать самую черную зависть у придворных. Молодого маркиза постоянно включали в список обедающих в Карлтон-Хаус. Поскольку молодой блестящий офицер только что вернулся из Парижа, его высочество постоянно просил его совета по поводу картин, изысканной мебели и других произведений искусства, которыми страстно увлекался.

Нечего и говорить, что подобное внимание и расположение высочайшей особы польстило бы чьему угодно самолюбию.

Кроме того, за годы войны и сражений маркиз не мог не утратить своих юношеских увлечений, интересов и ценностей. Но зато появились новые притягательные силы — такие, как красавица Дэйзи Брэй и десяток ей подобных.

Лорд Мелверли ушел в армию, едва окончив школу. Именно там ему и довелось познать радость близкого общения с прекрасным полом, причем с самыми искусными в любви его представительницами. А ведь они имели славу самых неотразимых особ Европы. Но даже парижские красотки не могли сравниться в своем очаровании с прелестями малышки Летти Лесс. Были и иные «неотразимые», о которых не утихали разговоры в кулуарах дворца Сент-Джеймс — настолько они казались интересными и необычными в своем поведении.

Маркиз постоянно напоминал себе, что ему пора ехать в деревню. Но стоило лишь заговорить об этом с приятелями, как на него обрушивались целые водопады самых веских доводов в доказательство обратного: бросить Лондон сейчас никак нельзя, он обязан здесь остаться по крайней мере еще на одну неделю, а то и дольше.

И вот сейчас, конечно, молодой хозяин огромного, прекрасного, такого дорогого его сердцу, но такого заброшенного поместья не мог не сожалеть о своем постыдном малодушии и пренебрежении сыновним долгом.

В глубоких и не самых приятных размышлениях прошло не менее получаса, а потом дверь открылась, и Джонсон провозгласил:

  11