Последние отзывы

  15  

– Дорогая моя, – сказал капитан Феллоуз, – вот вырастешь, и тогда тебе станет ясна разница между рюмкой бренди после обеда и… потребностью в нем.

– Можно, я отнесу ему пива?

– Ты ничего ему не отнесешь.

– На слуг нельзя полагаться.

Капитан Феллоуз почувствовал свое бессилие и пришел в ярость. Он сказал:

– Вот видишь, в какую историю ты нас впутала. – Громко топая, он прошел в дом и беспокойно заходил по спальне среди распялок для обуви. Миссис Феллоуз спала тревожным сном. Ей снились свадьбы. Раз она громко сказала:

– Свадебный поезд. Свадебный поезд.

– Что? – раздраженно спросил капитан Феллоуз. – Что такое?

Темнота упала на землю как занавес: только что светило солнце, и вот его уже нет. Миссис Феллоуз проснулась – перед ней была еще одна ночь.

– Ты что-то говоришь, милый?

– Это ты говорила, – сказал он. – Про какие-то поезда.

– Мне, наверно, что-то приснилось.

– Поезда здесь пойдут не скоро, – сказал он с мрачным удовлетворением. Потом подошел к кровати и сел с краю, подальше от окна, чтобы ничего не видеть и ни о чем не думать. Затрещали цикады, и вокруг москитной сетки, точно фонарики, начали мелькать светлячки. Он положил свою тяжелую, бодрую, ждущую утешения руку на тень под простыней и сказал: – Жизнь здесь не такая уж плохая, Трикси. Правда? Не такая уж плохая. – И почувствовал, как она напряглась. Слово «жизнь» было запретное: оно напоминало о смерти. Она откинулась к стене и снова в отчаянии повернула голову. Фраза «отвернулась к стене» тоже была под запретом. Она лежала в полном смятении, и границы ее страха ширились и ширились, включая все родственные отношения и весь мир неодушевленных вещей. Это было как зараза. Посмотришь на что-нибудь подольше и чувствуешь: тут тоже копошатся микробы… даже в слове «простыня». Она сбросила с себя простыню и сказала:

– Какая жара, какая жара! – Обычно счастливый и всегда несчастная опасливо смотрели с кровати на сгущающуюся ночь. Они спутники, отрезанные от всего мира. То, что было вне их, не имело никакого смысла. Они словно дети, которых везут в закрытом экипаже по необъятным просторам, а куда – неизвестно. С отчаяния он начал бодро напевать песенку военных лет – только бы не слышать шагов во дворе, направляющихся к сараю.

Корал поставила на землю тарелку с куриными ножками и оладьями и отперла дверь сарая. Под мышкой она держала бутылку «Cerveza Moctezuma». В темноте снова послышалась какая-то возня – движения испуганного человека. Корал сказала:

– Это я, – чтобы успокоить его, но фонариком не посветила. Она сказала: – Вот здесь бутылка пива и кое-что поесть.

– Спасибо. Спасибо.

– Полицейские ушли из деревни – на юг. Вам надо идти к северу.

Он промолчал.

Она спросила с холодным любопытством ребенка:

– А что с вами сделают, если вы попадетесь?

– Расстреляют.

– Вам, наверно, очень страшно, – сказала она с интересом. Он ощупью пошел к двери сарая на бледный свет звезд. Он сказал:

– Да, очень страшно, – и споткнулся о гроздь бананов.

– Разве отсюда нельзя убежать?

– Я пробовал. Месяц назад. Пароход отходил… Но тут меня позвали.

– Вы были нужны кому-нибудь?

– Не нужен я был ей, – злобно сказал он. Теперь, когда земля вращалась среди звезд, Корал могла чуточку разглядеть его лицо – лицо, которое ее отец назвал бы не внушающим доверия. Он сказал: – Видишь, какой я недостойный. Разве можно так говорить!

– Недостойный чего?

Он прижал к себе свой портфельчик и спросил:

– Ты не могла бы мне сказать, какой сейчас месяц? Все еще февраль?

– Нет. Сегодня седьмое марта.

– Не часто попадаются люди, которые это знают точно. Значит, еще месяц… еще шесть недель до того, как начнутся дожди. – И добавил: – Когда начнутся дожди, я буду почти в безопасности. Понимаешь, полиция не сможет вести розыски.

– Дождь для вас лучше? – спросила Корал. Ей хотелось все знать. Билль о реформе, и Вильгельм Завоеватель, и основы французского языка лежали у нее в мозгу как найденный клад. Она ждала ответов на каждый свой вопрос и жадно поглощала их.

– Нет, нет. Дожди – это значит еще полгода такой жизни. – Он рванул зубами мясо с куриной ножки. До нее донеслось его дыхание, оно было неприятное – так пахнет то, что слишком долго провалялось на жаре. Он сказал: – Пусть уж лучше поймают.

– А почему, – логически рассудила она, – почему бы вам не сдаться?

Ответы его были так же просты и понятны, как ее вопросы. Он сказал:

  15