40 
— Не называй меня так, — прошептала Пенеола.
— Почему? Это ведь твое настоящее имя.
— Пенеола. В крайнем случае, Айрин. Но не Айри, зрячий.
— Коробит, значит.
— Так ты будешь пить или нет? — раздраженным тоном спросила Пенеола.
— Я уже сказал тебе, что «нет». Допивай воду и приступай к похлебке! — шикнул югуанин и поднялся на ноги, перемещаясь вместе со своей миской в дальний угол шатра.
— Ну и иди, — тоном обиженного ребенка ответила Пенеола и, залпом осушив кружку до дна, «взялась» за похлебку.
Пустые миски зрячий вернул на поднос и вынес его на улицу. Графин с водой и кружки он припрятал под каким-то покрывалом подальше от входа в шатер. Пенеола сомневалась, что покрывало это — чистое, но спрашивать у зрячего, почему он так поступил, не собиралась. Если он знает язык этих людей и их обычаи, какая-то логика в его действиях присутствует.
— Нельзя оставлять еду и питье у порога, — объяснил югуанин. — Любой может протянуть руку и оставить нас ни с чем.
— Здесь все так плохо?
— Ami полагают, что если у тебя можно что-то украсть, значит, ты этим не очень-то и дорожишь.
— Ничего себе «порядки». Как же они живут, если воровство здесь «в законе»?
— Только три места в поселении Ami являются святыней. Первое — помещение шатра, начало которого мы сейчас обозначим.
Зрячий подошел к куче каких-то сваленных вещей в углу и достал из нее небольшой плетеный коврик. Уложив его на пол в трех шагах от полога, он повернулся к Пенеоле лицом и сложил руки на груди.
— Второе место — омовенная, куда мы с тобой пойдем через несколько минут, — продолжил зрячий. — И третье — «земля общины». Эта территория огорожена забором и расположена на окраине поселения. Там есть колодец, несколько запасников воды и нечто вроде склада с провизией. За воровство в этих трех «святых» местах народ ami казнит преступника. Так же есть пять правил, непреложных для всех этих людей. Первое: все общественное принадлежит всем одновременно. Второе: все общественное используется только с разрешения пяти старейшин, управляющих общиной. Третье: к личному имуществу относится только то «общественное», что тебе позволил взять совет старейшин. Четвертое: с уважением относись к «сокровищам личности», то есть к родителям, братьям и сестрам, жене или мужу, детям, атрибутам веры. Пятое: осквернение всего «общественного» или «сокровища личности» карается изгнанием из общины, то есть смертью.
Пенеола цокнула языком и скривила свое лицо настолько, насколько в ее ситуации это вообще было возможно.
— То есть, если я своими руками что-то сделаю, это «что-то» будет «общественным»?
— Да.
— И для того, чтобы мне забрать это «что-то», я должна спросить разрешения старейшин?
— Именно.
— А можно еще один вопрос?
— Конечно.
— А сколько личной собственности у семей совета старейшин?
Югуанин улыбнулся ее вопросу и насмешливо закивал головой.
— Много… — ответил он и вновь направился к куче сваленных вещей. — Когда пойдем в омовенную, спрячься в плаще и пригни голову.
— Неужели мое лицо «оскверняет» «сокровища личности» других членов общины?
— Да, — коротко ответил зрячий и протянул Пенеоле нечто, напоминавшее платье в свои лучшие былые времена.
— А полотенце и мыло? — поинтересовалась Пенеола.
— Сейчас…
Зрячий копошился в куче вещей не меньше нескольких минут, перебирая одну тряпку за другой, пока не выругался на югуанском и не выбрал первое, попавшееся под руку.
— Лови!
Пенеола выставила ладони и словила брошенный кусок черного мыла, напоминавшего пемзу. Повертев его в руках, Пенеола поднесла «мыло» к носу и вдохнула ядреный «аромат».
— Ну и вонь…
— Оно пахнет лучше, чем мы с тобой.
— И то правда, — согласилась Пенеола, поднимаясь на ноги. — Надолго мы здесь «застряли»?
— Месяц, если повезет.
— Если повезет?
— Наши тела «созреют» только через месяц. Значит, вернуться во Внешний Мир, то есть наш Мир, мы сможем не раньше, чем через месяц.
Подбородок Пенеолы вместе с перекошенной нижней губой опустился вниз.
— Пойдем, — произнес зрячий и, схватив Пенеолу за шею, наклонил ее вперед и потянул следом за собой.
— Сбавь обороты, югуанин! Мне больно!
40 
