Зачем было рассказывать о дяде Малкольме, его дочери с мужем, если они практически... 
46 
Хорошо еще, что он хотя бы вернул ножи. Они все еще были заткнуты за пояс его брюк. Он снова прикоснулся к их рукояткам — удостовериться, что они все еще при нем. Нет нужды избавляться от орудия убийства, если ты собираешься гарантированно избавиться от тела. Украсть ножи — надо же, на какое оскорбление решилась эта сучка! В конечном счете она оказалась не более чем неблагодарной маленькой воришкой. Да еще и укусила его! Может, даже хотела прокусить ему горло и убить! Как эта сучка посмела?! Как она посмела поставить его в такое положение!
Он был рад, что убил ее. И, как он понял теперь, это у него был первый опыт такого рода; забрать чужую жизнь собственными руками — он испытал много разных ощущений, но такого он еще никогда не делал. Когда все успокоится, нос у него нарастет и все вернется в норму, это чувство у него останется, полагал он.
Он вспомнил, что никого не насиловал — нужды такой не было — до того, как в первый раз взял ее против ее воли лет десять назад; значит, она в двух случаях стала для него источником новых ощущений. Так что нужно отдать ей должное, неохотно признал он: это была своего рода компенсация за все те неприятности и неудобства, что она ему доставляла.
Да, ощущение незабываемое: вонзить в кого-то нож и почувствовать, как этот человек умирает. Каким бы сильным ты ни был, это потрясает. Он все еще видел выражение глаз девчонки, когда она умирала.
В этот момент вернулся Джаскен, снял окулинзы и кивнул двум зеям, охранявшим дверь в палату клиники.
— У тебя тоже должно быть ранение, Джаскен, — сразу же сказал Вепперс, сердито глядя на шефа своей службы безопасности, словно тот был виноват в случившемся. Теперь ему пришло в голову, что так оно и было на самом деле, ведь в обязанности Джаскена входило приглядывать за расписанной девчонкой и не допускать ее побегов. — Мы скажем, что ты отсек мне кончик носа, когда мы фехтовали, но мы не можем допустить, чтобы люди думали, будто ты превзошел меня. Ты должен лишиться глаза.
Лицо Джаскена, и без того бледное, побледнело еще сильнее.
— Но, господин Вепперс…
— Или пусть это будет сломанная рука. Что-нибудь серьезное.
Доктор Сульбазгхи кивнул.
— Я думаю, лучше сломанная рука. — Он посмотрел на руку Джаскена, видимо, делая выбор от имени Вепперса.
Джаскен сердито посмотрел на Сульбазгхи.
— Господин Вепперс, прошу вас… — сказал он, обращаясь к Вепперсу.
— Ты ведь можешь сделать чистый перелом, да Сульбазгхи? — спросил Вепперс. — Чтобы быстро залечилось?
— Легко, — сказал Сульбазгхи, улыбаясь Джаскену.
— Господин Вепперс, — сказал Джаскен, расправляя плечи. — Это поставит под угрозу мою способность охранять вас в том случае, если наши другие рубежи обороны будут нейтрализованы и между вами и нападающим останусь только я.
— Ммм-м, пожалуй, — сказал Вепперс. — И все же, нам что-то нужно. — Он нахмурился, задумавшись. — Как ты отнесешься к дуэльному шраму? На щеке, где он будет заметен всем?
— Это должен быть очень большой, очень глубокий шрам, — резонно вмешался доктор Сульбазгхи. — Возможно, пожизненный. — Он пожал плечами, когда Джаскен снова сердито уставился на него. — Травмы должны быть пропорциональны, — аргументировал он.
— Могу я предложить гипс для блезиру на пару недель? — сказал Джаскен, похлопав себя по левой руке. — История о сломанной руке останется, но при этом не пострадают мои охранные функции. — Он язвительно улыбнулся доктору. — Я бы даже мог спрятать в гипсе дополнительное оружие на всякий пожарный случай.
Вепперсу это понравилось.
— Хорошая мысль. — Он кивнул. — Так и сделаем.
Сейчас, плавая в бассейне на вершине «Ореола 7», Вепперс осторожно потрогал пальцами странную, теплую поверхность протеза и улыбнулся этому воспоминанию. Предложение Джаскена было вполне разумным, но видеть выражение на его лице, когда он думал, что ему выколют глаз или в действительности переломают руку, — это был один из ярких моментов того жуткого вечера.
Он снова посмотрел на горы. Сегодня рано утром, купаясь, он приказал поднять гондолу с бассейном на верхушку громадного колеса, а теперь развернулся и поплыл к другой стороне, где, завернувшись в плотный халат, уснула в шезлонге одна из девиц его разъездного гарема.
Вепперс искренно считал, что у него лучший разъездной гарем в Энаблементе, что десяти таких красавиц больше нет ни у кого. Но эта девица, которую звали Плер, была особой даже среди этой великолепной десятки: одна из его двух девиц-оборотней, умевших принимать внешность и манеры той публичной фигуры женского пола, к которой он чувствовал расположение. В его постели, конечно, побывало немало — очень немало, как он сам первый признавал это, — суперзнаменитых звезд экрана, певиц, танцорок, ведущих, спортсменок, изредка политиков и тому подобных, но их соблазнение могло отнимать слишком много времени; истинно знаменитые, даже если они были свободны и не имели никаких обязательств, желали, чтобы за ними какое-то время ухаживали, даже если речь шла о самом богатом человеке в Энаблементе, и обычно было гораздо проще, если одна из его девиц-оборотней изменяла себя, — и изменяла хирургически, если в противном случае на изменения уходило слишком много времени, — чтобы выглядеть, как красавица, которой заинтересовался хозяин. Ведь он, в конечном счете, желал их не за какие-то интеллектуальные способности; кроме того, это давало ему и еще одно преимущество: позволяло устранять имевшиеся у оригинала физические недостатки.
46 
